Хаим Нахман Бялик

Текст из книги "Путь к мечте", издательство "АДЕФ- Украина"

Хаим Нахман Бялик, поэт, общественный деятель, преподаватель иешивы.Создатель современного литературного иврита. Родился на Волыни в бедной еврейской семье. Первые пять лет своей жизни провел в деревенской глуши, в тиши лесов и полей. Очарование красотами окружающей природы будет всю жизнь воплощаться в стихах и поэмах. В поэме «Ха-бреха» («Заводь») пруд, на берегу которого мальчиком сидел часами и следил за отражением в нем солнца, становится символом поэзии и искусства.

Лишившись службы, отец Бялика переехал в Житомир, поселился вместе с семьей в пригороде, где ютилась еврейская беднота, и открыл маленькую корчму для проезжающих крестьян. В Житомире Бялик поступил в хедер. Впоследствии в одной из своих поэм «Ави» («Отец») поэт с потрясающим трагизмом сопоставляет образ отца, мечтателя и мистика по своему душевному складу, с низменным образом действительности, окружавшей его. В 1880 году, после смерти отца, мать Бялика отдает его на попечение и воспитание деду — суровому и благочестивому старику-талмудисту. В доме деда Хаим Нахман провел 10 лет. 

В Житомире сохранился дом деда Бялика. Нынешний адрес Героев Небесной Сотни, 61.

В автобиографическом очерке Бялик рассказывает, что в этот период в нем зарождаются три влечения, впоследствии нашедшие отражение в его поэзии. Первое — страсть к шалостям, играм и забавам, противостоявшая строгой атмосфере, царившей в доме деда. Второе — стремление к одиночеству, «уйти в себя, замкнуться, отдаться мечтам». Третье — страстное влечение к книгам. Мальчик погрузился в библейские книги и Талмуд. Достигнув 13-летнего возраста, Бялик переходит в бейт-мидраш — молитвенный дом, где юноши в полном отшельничестве посвящают себя изучению священных книг. Здесь Бялик продолжает изучение Талмуда, знакомится с мистическим учением каббалы. Образ ученика-отшельника Бялик вывел в одной из своих ранних поэм «Ха-матмид» («Подвижник»).

Учился будущий поэт в прославленной Воложинской иешиве «Эц а-Хаим» — «Древо жизни», которая была создана по инициативе Виленского Гаона. Открыл ее ученик Гаона — рав Хаим из Воложина. Методы преподавания Талмуда там основывались на рекомендациях учителя. "Ученики изучают Талмуд на расстоянии локтя друг от друга." (Существует правило: нельзя изучать Талмуд молча. Потому все 300 учеников учат его вслух и вокруг иешивы стоял религиозный гул).

Иешива была литовская, хасидов в нее обычно не брали, но Бялик выдержал суровый шестичасовой экзамен — и был принят единодушно. Впоследствии он еще больше потряс иешиву: выяснилось, что он — лучший ученик — во время учебы зачитывался русской и европейской литературой, а потом и сам посвятил свое дарование светской, пусть и еврейской поэзии. Здесь же Бялик изучает русский язык.

Под влиянием русских поэтов, особенно Лермонтова, пишет одно из своих первых стихотворений "Пташке".

В надежде продолжить образование Хаим Нахман приехал в Одессу. Он оказался в среде талантливой еврейской молодежи, интеллектуалов и пламенных сионистов, открыл для себя русскую литературу. Читал Пушкина и Достоевского, увлекался русскоязычной поэзией С. Фруга и статьями на иврите Ахад ха-Ама. В 1892 году увидело свет его первое стихотворение «К ласточке», которое было написано под влиянием лермонтовской «Ветки Палестины», наполнено палестинофильскими настроениями и юношеской романтикой, и напечатано в альманахе «Ѓа-Пардес». Альманах собирали и редактировали И. Клаузнер и И. Равницкий.

Вскоре, узнав о смертельной болезни деда, молодой поэт был вынужден вернуться в Житомир. Возврат к жизни в бедности и в атмосфере беспросветного духовного обнищания отражен в ряде горьких стихов начала 90-х годов.

В 1893 году после женитьбы на Мане Авербух Бялик некоторое время занимался вместе со своим тестем торговлей лесом, затем переехал в Сосновицы, где преподавал в школе еврейские предметы. В это время уже печатались его стихи, популярность поэта быстро росла и по приглашению виднейших деятелей еврейской культуры Бялик вновь переселился в Одессу. 

Преподавал в образцовом хедере; совместно с И. Равницким и С. Бен-Ционом основал издательство «Мория»73, в котором редактировал книги для детей. Принимал активное участие в журнале Ахад ха-Ама «Ха-Шиллоах», опубликовал в нем ряд стихотворений и бытовую повесть «Арье баал гуф» («Арье-кулак»), продемонстрировав современникам свое мастерство в жанре реалистической прозы.

Первый сборник стихов Бялика вышел в 1902 году. В 1903 году Одесский комитет поручил поэту собрать на месте документальный материал о зверствах во время Кишиневского погрома. Поэма «Бе-‘ир ха-харега» («В городе резни», в русском переводе В. Жаботинского — «Сказание о погроме») потрясла современников и сделала Бялика самым популярным еврейским поэтом его времени, она воодушевляла еврейскую молодежь на самооборону и борьбу за изменение жизни народа. Бялик становится «поэтом национального возрождения». Он выпускает полное собрание своих сочинений, редактирует отдел художественной литературы в журнале «Ха-Шиллоах», выпускает вместе с И. Равницким капитальный труд «Сефер ха-аггада» — антологию легенд, рассказов, притч и изречений, извлеченных из Талмуда и Мидраша, заново отредактированных, частично переведенных на иврит с арамейского подлинника и снабженных комментариями и пояснениями, принимает участие в Сионистских конгрессах...

В 1909 году поэт посетил Эрец-Исраэль, и убедился в громадной популярности своего творчества в ишуве. Его стихотворения вошли в школьные программы, а песни распевали халуцим. Одна из его песен — «Биркат ам» — стала гимном рабочих ишува.

В империи он также очень популярен. Его переводил В. Жаботинский. М. Горький писал: «Для меня Бялик — великий поэт, редкое и совершенное воплощение духа своего народа... Точно Исайя пророк... и точно богоборец Иов».

В Одессе Бялик прожил более 20 лет. 

В этом городе были написаны его основные произведения, поэмы, лирические циклы. В 1921 году по ходатайству М. Горького и с особого разрешения В. Ленина Бялик вместе с группой еврейских писателей сумел выехать из страны, которая в тот момент уже не называлась Российской империей, но еще не стала СССР. После 4-летнего пребывания в Берлине он приехал в Эрец-Исраэль и поселился в Тель-Авиве. Поэт сразу стал центральной фигурой в культурной жизни страны. 

В его доме еженедельно происходил культурно-просветительский симпозиум, получивший название «Онег шаббат» («Субботнее наслаждение»). Бялик принимал активное участие в работе Еврейского университета в Иерусалиме, Художественного музея в Тель-Авиве, театра «Хабима», Союза писателей... При этом он продолжал активнейшую общественную и научную деятельность: принимал участие в Сионистских конгрессах (1921 г., 1931 г.), совершил турне по США (1926 г.) и по ряду стран Европы (1931 г.), работал над произведениями средневековых еврейских поэтов Испании...

Бялик умер 4 июля 1934 года (21-го таммуза 5694).

Дом поэта на улице его имени превращен в музей. Там собраны произведения, письма, книги и другие материалы, касающиеся жизни и творчества Хаима Нахмана. Его именем названо крупное книгоиздательство в Израиле — Мосад Бялик — и израильская литературная премия. Чрезвычайно многогранное творчество Бялика ставит его в эпоху новой и новейшей истории еврейского народа на то же место, какое в средние века занял в ней Иехуда ха-Леви.

Произведения Хаима Нахмана Бялика переведены на большинство европейских языков. Сохранились прекрасные переводы поэтов серебряного века — Валерия Брюсова, Федора Сологуба, Вячеслава Иванова и, конечно, Владимира Жаботинского. И сегодня литераторы всего мира обращаются к творчеству поэта, пережившего грусть и боль, мятеж и разочарования, присущие первым поколениям халуцим, и написавшего фразу, под которой могли подписаться все герои нашей книги: «Не поэт, не пророк я, я дровосек, труженик с топором в руке, смиренно выполняющий свою работу».

Маня Авербух Бялик - жена Бялика

В 1902 году выходит в свет первый поэтический сборник Бялика, а год спустя Одесский общественный комитет во главе с Дубновым направляет его в Кишинев – для сбора документальных материалов о кровавом еврейском погроме, в результате которого более 50-ти человек были убиты и около 600 ранены. Вернувшись в Одессу, Бялик пишет свою самую знаменитую, наверное, поэму – «Сказание о погроме», 1903 год. Она окончательно закрепляет за ним статус ведущего национального поэта. Именно в эти годы еврейские студенты начинают говорить о Бялике как о «нашем Пушкине». В это же время на стихи Бялика обращают внимание русские поэты и писатели. Их начинают переводить на русский язык Вячеслав Иванов, Валерий Брюсов, Федор Сологуб и другие. Немало стихов Бялика перевел на русский язык и Зеэв Жаботинский.

"Сказанию о погроме" в переводе  В. Жаботинского:

Сказание о погроме

…Встань, и пройди по городу резни,
И тронь своей рукой, и закрепи во взорах
Присохший на стволах и камнях и заборах
Остылый мозг и кровь комками; то — они.
Пройди к развалинам, к зияющим проломам,
К стенам и очагам, разбитым словно громом:
Вскрывая черноту нагого кирпича,
Глубоко врылся лом крушительным тараном,
И те пробоины подобны черным ранам,
Которым нет целенья и врача.
Ступи — утонет шаг: ты в пух поставил ногу,
В осколки утвари, в отрепья, в клочья книг:
По крохам их копил воловий труд — и миг,
И все разрушено…
И выйдешь на дорогу —
Цветут акации и льют свой аромат,
И цвет их — словно пух, и пахнут словно кровью.
И на зло в грудь твою войдет их сладкий чад.
Маня тебя к весне, и жизни, и здоровью:
И греет солнышко, и, скорбь твою дразня.
Осколки битого стекла горят алмазом —
Все сразу Бог послал, все пировали разом:
И солнце, и весна, и красная резня!

Но дальше. Видишь двор? В углу, за той клоакой,
Там двух убили, двух: жида с его собакой.
На ту же кучу их свалил один топор.
И вместе в их крови свинья купала рыло.
Размоет завтра дождь вопивший к Богу сор,
И сгинет эта кровь, всосет ее простор
Великой пустоты бесследно и уныло —
И будет снова все по-прежнему, как было…
Иди, взберись туда, под крыши, на чердак:
Предсмертным ужасом еще трепещет мрак,
И смотрят на тебя из дыр, из теней черных
Глаза, десятки глаз безмолвных и упорных.
Ты видишь? То они. Вперяя мертвый взгляд,
Теснятся в уголке, и жмутся, и молчат.
Сюда, где с воем их настигла стая волчья,
Они в последний раз прокрались — оглянуть
Всю муку бытия, нелепо-жалкий путь
К нелепо-дикому концу, — и жмутся молча,
И только взор корит и требует:
За что? — И то молчанье снесть лишь Бог великий
в силах!..

И все мертво крутом, и только на стропилах
Живой паук: он был, когда свершалось то, —
Спроси, и проплывут перед тобой картины:
Набитый пухом из распоротой перины
Распоротый живот — и гвоздь в ноздре живой;
С пробитым теменем повешенные люди:
Зарезанная мать, и с ней, к остылой груди
Прильнувший губками, ребенок, — и другой,
Другой, разорванный с последним криком «мама!»
И вот он — он глядит, недвижно, молча, прямо
В Мои глаза и ждет отчета от Меня…
И в муке скорчишься от повести паучьей,
Пронзит она твой мозг, и в душу, леденя,
Войдет навеки Смерть… И, сытый пыткой жгучей,
Задушишь рвущийся из горла дикий вой
И выйдешь — и земля все та же, — не другая,
И солнце, как всегда, хохочет, изрыгая
Свое ненужное сиянье над землей…

И загляни ты в погреб ледяной,
Где весь табун, во тьме сырого свода,
Позорил жен из твоего народа —
По семеро, по семеро с одной.
Над дочерью свершалось семь насилий,
И рядом мать хрипела под скотом:
Бесчестили пред тем. как их убили,
И в самый миг убийства… и потом.
И посмотри туда: за тою бочкой,
И здесь, и там, зарывшися в copy,
Смотрел отец на то, что было с дочкой,
И сын на мать, и братья на сестру,
И видели, выглядывая в щели,
Как корчились тела невест и жен,
И спорили враги, делясь, о теле,
Как делят хлеб, — и крикнуть не посмели,
И не сошли с ума, не поседели
И глаз себе не выкололи вон
И за себя молили Адоная!
И если вновь от пыток и стыда
Из этих жертв опомнится иная —
Уж перед ней вся жизнь ее земная
Осквернена глубоко навсегда;
Но выползут мужья их понемногу —
И в храм пойдут вознесть хваленья Богу
И, если есть меж ними коганим,
Иной из них пойдет спросить раввина:
Достойно ли его святого чина,
Чтоб с ним жила такая, — слышишь? с ним!
И все пойдет, как было…

И оттуда
Введу тебя в жилье свиней и псов:
Там прятались сыны твоих отцов,
Потомки тех, чей прадед был Иегуда,
Лев Маккавей, — средь мерзости свиной,
В грязи клоак с отбросами сидели,
Уездились в каждой яме, в каждой щели —
По семеро, по семеро в одной…
Так честь Мою прославили превыше
Святых Небес народам и толпам:
Рассыпались, бежали, словно мыши,
Попрятались, подобные клопам.
И околели псами…
Сын Адама,
Не плачь, не плачь, не крой руками век,
Заскрежещи зубами, человек,
И сгинь от срама.

Но ты пойдешь и дальше. Загляни
В ямской сарай за городом у сада —
Войди туда. Ты в капище резни.
В угрюмой тьме коробится громада
Возов, колес, оглоблей там и тут —
И кажется зловещим стадом чуд:
То словно спят вампиры-великаны,
До устали пресыщены и пьяны
От оргий крови. Ссохся и прирос
Мозг отверделый к спицам тех колес,
Протянутых, как пальцы, что, напружась.
Хотят душить. Кровавое, в дыму,
Заходит солнце. Вслушайся во тьму
И в дрожь бездонной тайны: ужас, ужас
И ужас бесконечно и навек…
Он здесь разлит, прилип к стенам досчатым,
Он плавает в безмолвии чреватом —
И чудится во мгле из под телег
Дрожь судорог, обрубки тел живые,
Что корчатся в безмолвной агонии, —
И в воздухе висит последний стон —
Бессильный голос муки предконечной —
Вокруг тебя застыл и реет он,
И смутной скорбью — скорбью вековечной
Кругом дрожит и бродит тишина…
Здесь Некто есть. Здесь рыщет Некто черный —
Томится здесь, но не уйдет, упорный:
Устал от горя, мощь истощена,
И ищет он покоя — нет покою:
И хочет он рыдать — не стало чем,
И хочет взвыть он бешено — и нем,
Захлебываясь жгучею тоскою:
И, осеня крылами дом резни,
Свое чело под крылья тихо прячет,
Скрывает скорбь очей своих, и плачет
Без языка…

…И дверь, войдя, замкни,
И стань во тьме, и с горем тихо слейся,
Уйди в него, и досыта напейся
И на всю жизнь им душу наводни,
Чтоб, дальше — в дни, когда душе уныло
И гаснет мощь — чтоб это горе было
Твоей последней помощью в те дни,
Источником живительного яда, —
Чтоб за тобою злым кошмаром ада
Оно ползло, ползло, вселяя дрожь;
И понесешь в края земного шара,
И будешь ты для этого кошмара
Искать имен, и слов, и не найдешь…

Иди на кладбище. Тайком туда пройди ты,
Никем не встреченный, один с твоей тоской;
Пройди по всем буграм, где клочья тел зарыты,
И стань, и воцарю молчанье над тобой.
И сердце будет ныть от срама и страданий-
Но слез тебе не дам. И будет зреть в гортани
Звериный рев быка, влекомого к костру, —
Но я твой стон в груди твоей запру…
Так вот они лежат, закланные ягнята.
Чем Я воздам за вас, и что Моя расплата?!
Я сам, как вы, бедняк, давно, с далеких дней —
Я беден был при вас, без вас еще бедней;
За воздаянием придут в Мое жилище —
И распахну Я дверь: смотрите. Бог ваш — нищий!..
Сыны мои, сыны! Чьи скажут нам уста,
За что, за что, за что над вами смерть нависла,
Зачем, во имя чье вы пали? Смерть без смысла,
Как жизнь — как ваша жизнь без смысла прожита…
Где ж Мудрость вышняя, божественный Мой Разум?
Зарылся в облаках от горя и стыда…
Я тоже по ночам невидимо сюда
Схожу, и вижу их Моим всезрящим глазом,
Но — бытием Моим клянусь тебе Я сам —
Без слез. Огромна скорбь, но и огромен срам,
И что огромнее — ответь, сын человечий!
Иль лучше промолчи… Молчи! Без слов и речи
Им о стыде Моем свидетелем ты будь
И, возвратясь домой в твое родное племя,
Снеси к ним Мой позор и им обрушь на темя.
И боль Мою возьми и влей им ядом в грудь!
И, уходя, еще на несколько мгновений
Помедли: вкруг тебя ковер травы весенней,
Росистый, искрится в сияньи и тепле.
Сорви ты горсть, и брось назад над головою.
И молви: Мой народ стал мертвою травою.
И нет ему надежды на земле.

И вновь пойди к спасенным от убоя —
В дома. где молится постящийся народ.
Услышишь хор рыданий, стона, воя,
И весь замрешь, и дрожь тебя возьмет:
Так, как они, рыдает только племя,
Погибшее навеки — навсегда…
Уж не взойдет у них святое семя
Восстания, и мщенья. и стыда,
И даже злого, страстного проклятья
Не вырвется у них от боли ран…
О. лгут они, твои родные братья,
Ложь — их мольба, и слезы их — обман.
Вы бьете в грудь, и плачете, и громко
И жалобно кричите Мне: грешны…
Да разве есть у праха, у обломка.
У мусора, у падали вины?
Мне срам за них, и мерзки эти слезы!
Да крикни им, чтоб грянули угрозы
Против Меня, и неба, и земли, —
Чтобы, в ответ за муки поколений,
Проклятия взвилися к горней сени
И бурею престол Мой потрясли!
Я для того замкнул в твоей гортани,
О человек, стенание твое:
Не оскверни, как те, водой рыданий
Святую боль святых твоих страданий,
Но сбереги нетронутой ее.
Лелей ее, храни дороже клада
И замок ей построй в твоей груди,
Построй оплот из ненависти ада —
И не давай ей пищи, кроме яда
Твоих обид и ран твоих, и жди.
И вырастет взлелеянное семя,
И жгучий даст и полный яду плод —
И в грозный день, когда свершится время.
Сорви его — и брось его в народ!

Уйди. Ты вечером вернись в их синагогу:
День скорби кончился — и клонит понемногу
Дремота. Молятся губами кое-как,
Без сердца, вялые, усталые от плача:
Так курится фитиль, когда елей иссяк,
Так тащится без ног заезженная кляча…
Отслужено, конец. Но скамьи прихожан
Не опустели: ждут. А, проповедь с амвона!
Ползет она, скрипит, бесцветно, монотонно,
И мажет притчами по гною свежих ран,
И не послышится в ней Божиего слова,
И в душах не родит ни проблеска живого.
И паства слушает, зевая стар и млад,
Качая головой под рокот слов унылых:
Печать конца на лбу, в пустынном сердце чад,
Сок вытек, дух увял, и Божий взор забыл их…

Нет, ты их не жалей. Ожгла их больно плеть —
Но с болью свыклися, и сжилися с позором,
Чресчур несчастные, чтоб их громить укором,
Чресчур погибшие, чтоб их еще жалеть,
Оставь их, пусть идут — стемнело, небо в звездах.
Идут. понуры, спать — спать в оскверненных гнездах,
Как воры, крадутся, и стан опять согбен,
И пустота в душе бездоннее, чем прежде:
И лягут на тряпье, на сброшенной одежде,
Со ржавчиной в костях, и в сердце гниль и тлен…

А завтра выйди к ним: осколки человека
Разбили лагери у входа к богачам,
И, как разносчик свой выкрикивает хлам,
Так голосят они: «Смотрите, я — калека!
Мне разрубили лоб! Мне руку до кости!»
И жадно их глаза — глаза рабов побитых —
Устремлены туда, на руки этих сытых,
И молят: «Мать мою убили — заплати!»

Эй, голь, на кладбище! Отройте там обломки
Святых родных костей, набейте вплоть котомки
И потащите их на мировой базар
И ярко, на виду, расставьте свой товар:
Гнусавя нараспев мольбу о благостыне,
Молитесь, нищие, на ветер всех сторон
О милости царей, о жалости племен —
И гнийте, как поднесь, и клянчьте, как поныне!..
Что в них тебе? Оставь их, человече,
Встань и беги в степную ширь. далече:
Там, наконец, рыданьям путь открой,
И бейся там о камни головой,
И рви себя, горя бессильным гневом,
За волосы, и плачь, и зверем вой —
И вьюга скроет вопль безумный твой
Своим насмешливым напевом…

1904

(Пер. В. Жаботинского)

Неизвестные письма Бялика

https://lechaim.ru/academy/hranitel-sokrovishh/

Сайт Дома-музея Бялика в Тель-Авиве

 https://beithair.org/en/bialik_house

Х.Н. Бялик: Галаха и Агада http://jhistory.nfurman.com/traditions/halaha.htm

https://hromadske.radio/podcasts/zustrichi/hayim-nahman-byalyk-nacionalnyy-yevreyskyy-poet-yakyy-proviv-dytynstvo-v-zhytomyri

Марк Шагал о Хаиме НАхмане Бялике:

Мой приятель Баал-Махшовес, сидевший рядом со мной, представил нас друг другу. «Вот это да!» — воскликнул Бялик, вскакивая из-за стола и кидаясь меня целовать. И принялся уверять, что он все, абсолютно все понимает в моем искусстве. Но на самом деле это ему все было ясно, а я всего лишь иллюстрировал его книги...

Источник: http://www.m-chagall.ru/library/Ob-iskusstve-i-kulture10.html

 "Мы прибыли в Тель-Авив, и тут обнаружилось, что Бялик не только поэт, но и духовный правитель этого города. Вокруг нас — сплошная суета, потому что вон там, на той улице, живет Бялик. Все уличные торговцы, молодые и юркие, мигом закрывают лавочки, прекращают куплю-продажу и утыкаются в газеты: Бялик сказал то, Бялик написал се, Бялик тут, Бялик там! Если Дизенгоф; опоздал на ужин — ну, скорее всего, он встретил на улице Бялика, и они заговорились.

Если вам вздумалось как-то назвать корову — спросите Бялика, если нужно название для цветка — вы и тогда зовете Бялика. Все рабочие за Бялика, и даже если кто-то из молодых поэтов против Бялика — все равно они с ним заодно."

Источник: http://www.m-chagall.ru/library/Ob-iskusstve-i-kulture10.html

https://lechaim.ru/ARHIV/96/geyzer.htm

“Как все крупнейшие поэты, Бялик общечеловечен”, – сказал о нем М.Горький. 

“Имя Бялика, разумеется, было знакомо каждому образованному человеку в России, – писал в некрологе о нем Владислав Ходасевич. – Но знакомство это было довольно отдаленное, даже смутное. Бялика знали у нас по переводам, сделанным Вл. Жаботинским. Ряд его стихотворений был также переведен Вячеславом Ивановым, Федором Сологубом, Валерием Брюсовым и другими. При всех достоинствах этих переводов ими, конечно, не заменялось знакомство с подлинником.

Тот же источник:

Жаботинский вспоминает о своей работе над стихами Бялика: «Я жил тогда в Одессе. Были мы с поэтом Бяликом соседями по даче. Меня потрясли его стихи, и я решил перевести их. Он помогал мне в переводе – объяснял места оригинала, которые мне не удавалось понять. Мы сблизились в эти недели... В то лето я очень любил его за чрезмерную скромность. Я показал ему свой перевод на древнееврейский язык "Ворона" Эдгара По, он предложил мне сделать несколько исправлений и в заключение сказал: "Но звучание искупает все"...