Психологический портрет Иосифа Бродского. Владислав Божедай

Психологический портрет Иосифа Бродского

Иосиф Бродский – один из самых самобытных поэтов XX века, и его неординарная личность давно привлекает внимание психологов и биографов. Каким был Бродский в жизни, что формировало его характер и поведение? Профессиональные психологи (например, Александр Шувалов), писатели-современники (Сергей Довлатов и др.), литературные критики и знакомые поэта (в частности, графиня Мариолина Дория де Дзулиани) сходятся на том, что образ Бродского складывался из парадоксального сочетания интроверсии, меланхолии, независимости, эксцентричности и уязвимости. Попробуем представить психологический портрет нобелевского лауреата, опираясь на воспоминания и оценки тех, кто его знал и изучал.

Интроверсия и одиночество

Бродский с юности проявлял черты ярко выраженного интроверта. Он рано бросил школу и вел относительно замкнутый образ жизни, предпочитая компанию книг и собственных мыслей шумным компаниям. Современники отмечали, что Бродский был настоящим «человеком-островом», самородком, учившимся всему самостоятельно . Одиночество не тяготило его – напротив, «его подпитка – было одиночество» . По воспоминаниям друзей, именно в уединении и тишине поэт черпал творческие силы и вдохновение.

Интроверсия Бродского проявлялась и в его поведении. Он избегал суеты литературных кругов, держался особняком даже среди близких по духу ленинградских поэтов. Главный редактор журнала «Звезда» Яков Гордин, друживший с ним много лет, вспоминал, что с самого начала было очевидно – перед ними человек чрезвычайно незаурядный и замкнутый в своем внутреннем мире. В молодости Бродский демонстративно не принимал окружающую действительность: по словам Гордина, для юного поэта мир был устроен абсолютно неправильно, и он бурно протестовал против навязанных правил . Такой бунтарский индивидуализм приводил к тому, что Бродский предпочитал идти своим путем, даже если этот путь означал одиночество в толпе. Он мог часами бродить по улицам Ленинграда или Нью-Йорка в размышлениях, оставаясь наедине с собой даже среди людей.

Отчасти интроверсия объясняла и его неловкость в повседневном общении. Близкие отмечали, что при первом знакомстве Бродский мог показаться высокомерным и отстраненным. Сам поэт признавался, что ему трудно открыто выражать чувства: «У меня нет ни философии, ни принципов, ни убеждений. У меня есть только нервы», – говорил Бродский, указывая на свою повышенную чувствительность и неспособность жить “широко открытой душой”. Интровертная натура, сосредоточенная на собственных переживаниях, делала его зачастую молчаливым наблюдателем со взглядом, устремленным вовнутрь. Однако внутренний мир Бродского кипел идеями и эмоциями, которые воплощались в стихах – именно там он полностью раскрывался.

Меланхолия и глубина чувств

Меланхолический темперамент был неотъемлемой частью психического склада Бродского. Его творчество пронизано мотивами тоски, разлуки, размышлений о времени и смерти – темами, которые традиционно близки меланхоликам. Недаром один из критиков едко заметил: «Во всех без исключения стихах его лирический герой пребывает в состоянии меланхолии… Бродский никогда не бывает в состоянии восторга. Взрывов у него нет. Человек он невеселый» . Это наблюдение принадлежит писателю Эдуарду Лимонову, который, хотя и весьма тенденциозно отзывался о поэте, подметил главную черту его эмоционального облика – сдержанность внешних проявлений при бурной внутренней работе мысли. Радость и беспечность действительно редкие гости в поэзии (и, вероятно, в жизни) Бродского; гораздо чаще там присутствует печаль, ирония, задумчивая отстраненность.

Сам Бродский полушутя называл себя «пессимистом, практикующим в меру возможностей оптимизм». Его близкий друг Сергей Довлатов вспоминал, что душа Бродского была «фантастической и неуправляемой», совмещая трезвый интеллект с бурей чувств . Меланхолия поэта отчасти коренилась в его биографии: годы травли на родине, вынужденное изгнание, разлука с близкими не могли не наложить отпечаток. Бродский пережил внезапную эмиграцию в 32 года – вырванный из родной культуры, он оказался в чужой стране фактически в одиночестве. Позже он признавался, что в изгнании чувствовал себя «как на Луне». Эта экзистенциальная тоска, чувство невосполнимой потери отражались и в его стихах, и во внутреннем состоянии.

Тем не менее меланхолия Бродского не была пассивно-трагической. Скорее, это была меланхолия активного мыслителя, постоянно анализирующего мир и себя. Психологи отмечают, что такой тип личности – интровертированный меланхолик – нередко обладает тонкой эмоциональной организацией и способностью к эмпатии. Бродский, несмотря на внешнюю иронию и порой колкую манеру общения, глубоко переживал то, что творилось вокруг. Он остро ощущал несовершенство мира и человеческой природы, что придавало его взгляду определенную грусть. По свидетельству друзей, Иосиф мог неожиданно замкнуться и впасть в хандру, задумавшись о чем-то своем. Эти перепады настроения окружающие воспринимали как естественную часть его гения: «творческая тоска», благодатная почва для стихов. В конце концов, немалая часть его поэзии – элегии, прощания, размышления о жизни на фоне неизбежной смерти – прямо указывает на меланхолическую глубину переживаний автора.

Независимость и нонконформизм

Стремление к полной независимости было, пожалуй, основной чертой характера Бродского. Он не терпел никаких ограничений свободы – ни творческой, ни личной. Еще в молодости поэт прослыл нонконформистом: не желал «быть винтиком» в советской системе, не принимал идеологического диктата и вел себя самостоятельно и дерзко. «Бродский был человеком свободомыслия – свободным в несвободной стране, чужим среди своих», – писали о нем позже исследователи. Его упорное нежелание жить по указке общества делало поэта фигурой в чем-то бунтарской. Свобода от всяческих уз была ему необходима для творчества , поэтому он готов был платить за нее любую цену.

Эта непоколебимая внутренняя независимость проявилась в печально знаменитом «деле Бродского». В 1964 году 23-летнего поэта судили за тунеядство – по сути, за то, что он не работал на государственном предприятии, а «даром пропадал» как свободный поэт. На судебном заседании Бродский вел себя достойно и независимо, на вопросы об профессии заявив лишь: «Поэт. Поэт и переводчик». Вердикт народного суда был абсурден и жесток: пять лет принудительных работ в далекой северной деревне. История распорядилась на редкость иронично: через двадцать с небольшим лет тот же «тунеядец» Бродский получит Нобелевскую премию по литературе . Психиатры тоже сыграли свою роль в той кампании против независимого поэта – по воспоминаниям, еще в 1962 году его поставили на учет в психоневрологическом диспансере с диагнозом «психопатия (расстройство личности)» . Так советская система пыталась заклеймить нонконформиста душевнобольным. Александр Шувалов, известный психиатр, справедливо замечает: не стоит использовать психиатрию и «диагнозы» в политически мотивированных делах  – уж слишком велик риск спутать творческую независимость с патологией.

Для самого Бродского свобода была абсолютной ценностью. «Не всякий жаждет свободы. Бродский свободы жаждал», – констатируют биографы. Он искал свободы везде: в творчестве – от канонов и цензуры, в быту – от обязанностей «советского гражданина», в мыслях – от догм. Его друг Сергей Довлатов образно писал, что Бродский «жил не в пролетарском государстве, а в монастыре собственного духа», нарочно как бы не замечая окружающего режимного абсурда. По словам Довлатова, поэт не боролся с режимом – он его просто не замечал . Такая принципиальная внутренняя эмиграция делала Бродского фигурой неудобной для властей, но вызывала восхищение у людей искусства. Вспоминая те годы, многие отмечали, что он вел себя «совершенно особенным, естественным образом», ни на кого не оглядываясь . Именно эта естественность и верность себе, по мнению Якова Гордина, и стали причиной той травли: выбивающегося из строя Бродского решили показательно наказать. Однако сломить его независимый дух было невозможно – ни ссылкой, ни эмиграцией. Уже оказавшись на Западе, Бродский продолжал жить так, как считал нужным, сохранив верность своим принципам до конца жизни.

Эксцентричность натуры

Неординарность Бродского проявлялась и во множестве эксцентричных черт, которые отмечали окружающие. Он был человеком с причудами, своеобразными привычками и парадоксальным поведением. Многие называли его эксцентриком, хотя чаще – с улыбкой и пониманием. В советском обществе, привыкшем к конформизму, свободное поведение Бродского порой выглядело вызывающе странным. Например, он мог явиться на официальное мероприятие в поношенном свитере и с трехдневной щетиной, чего советская интеллигенция себе обычно не позволяла. Он принципиально не вступал в Союз писателей, предпочитая сохранять независимость «вольного художника», что тоже считалось эксцентричным шагом в те времена.

Сергей Довлатов приводил целый ряд анекдотичных эпизодов, характеризующих необычность Бродского. По его словам, поэт жил в своем особом мире и порой был удивительно неосведомлен о банальных реалиях. «Его неосведомленность в области советской жизни казалась притворной», – вспоминал Довлатов и рассказывал, как Бродский всерьез полагал, будто Железный Феликс (Дзержинский) до сих пор жив, а слово «Коминтерн» – это название музыкального ансамбля . Конечно, Иосиф шутил, но в каждой шутке, как известно, лишь доля шутки – таким образом он демонстрировал свое полное отчуждение от советской реальности. Довлатов вообще считал, что Бродский создал неслыханную модель поведения – вел себя так, словно вокруг него нет никакого тоталитарного государства, а есть только пространство его собственного духа. За эту внутреннюю свободу друзей он и прозвал полушутливо «городским сумасшедшим». Кстати, сам Бродский не обижался на такое определение – более того, позже, подарив мэру Санкт-Петербурга (Анатолию Собчаку) свою книгу, он надписал на титуле: «Городскому голове – от городского сумасшедшего». Эта самоирония говорит о том, что поэт осознавал свою репутацию чудака и принимал ее с юмором.

Эксцентричность Бродского особенно ярко проявлялась в его отношениях с людьми. Он мог быть резким, парадоксальным в суждениях, эпатажным. Многие помнят его остроумие и склонность говорить афористично. Например, он изобрел шуточное определение: «ирония – это нисходящая метафора», объяснив удивленному собеседнику, что если сказать «ее глаза как тормоза» вместо привычного «как бирюза», то получится ироничный эффект . Подобных блестящих, эксцентричных по форме реплик за Бродским водилось немало, и они переходят из воспоминаний в воспоминания. Он любил производить впечатление то провокационной остротой, то неожиданной эрудицией.

Однако порой эксцентричность Бродского принимала неудобные для окружающих формы. Графиня Мариолина Дория де Дзулиани – та самая «прекрасная венецианка» из его эссе «Набережная неисцелимых», – вспоминала о знакомстве с поэтом без особой теплоты. По ее словам, Бродский вел себя с ней невоспитанно и навязчиво. Когда в 1972 году, незадолго до эмиграции, Иосиф гостил у Мариолины в Венеции, он, случалось, являлся к ее дому навеселе с самого утра и прямо на улице выкрикивал весьма неприличные слова – к ужасу аристократической публики . Все разговоры сводились к тому, что поэт в очередной раз признавался ей в стремлении обладать ею физически. Эти настойчивые авансы замужняя графиня воспринимала как оскорбление; однажды, потеряв терпение, она даже спустила назойливого поклонника с лестницы собственного дома. По прошествии лет Мариолина характеризовала Бродского как человека-на narcissist, постоянно говорившего только о себе и убежденного, что все женщины от него без ума. Такой отзыв звучит резко, но он подчеркивает: в социальном поведении поэта действительно были странности и эгоцентричность, зачастую ранящие окружающих. Впрочем, другие знакомые отмечали, что за внешней эксцентричностью скрывалась скорее застенчивость и отсутствие навыков «фильтровать» свои слова и поступки. Бродский мог показаться брутальным в шутках или невнимательным к собеседнику, но это происходило не от злого умысла, а от глубокой погруженности в собственные мысли. Его эксцентричность была продолжением той самой внутренней свободы: он не желал приспосабливаться к чужим ожиданиям и нормам, каким бы ни был риск прослыть чудаком.

Ранимость и нервная натура

За маской ироничного независимого гения скрывалась весьма уязвимая, ранимая душа. Бродский обладал тонкой психической организацией и острой чувствительностью – недаром он говорил о себе, что состоит из одних нервов. Многие, кто знал его ближе, отмечали, что Иосиф болезненно реагировал на предательство, разлуку, личные драмы, хотя старался этого не показывать. Его близкий друг, поэт Евгений Рейн, как-то обмолвился: «У Бродского была кожа снята – такой он нервный». Эта метафора точно описывает его нервную натуру: малейшее касание – и боль.

Еще в молодости Бродский испытал серьезные потрясения, отразившиеся на психике. Арест и принудительная психиатрическая экспертиза в 1963 году стали для него унижением и травмой: по сути, здорового 23-летнего парня поместили в психиатрическую больницу им. Кащенко, пытаясь сломить его волю. Пять недель, проведенные под наблюдением врачей, и вынесенный вердикт о «расстройстве личности», несомненно, ранили его. Он видел, как система пытается объявить его сумасшедшим – и, по воспоминаниям, первое время после освобождения находился в подавленном состоянии. Затем была ссылка на севере, тяжелые бытовые условия, изоляция – все это требовало огромной внутренней устойчивости. Бродский выдержал, но взамен приобрел то, что психологи называют травматическим опытом. Возможно, именно тогда у него выработалась привычка скрывать уязвимость под броней сарказма. Тем не менее ранимость прорывалась в его стихах: самые личные, интимные тексты Бродского – те, что посвящены любви и утратам – пронизаны такой болью и откровенностью чувств, какую трудно сыграть.

Одной из самых болезненных тем для Бродского была тема любви. Его возлюбленная юности, художница Марина Басманова, стала музой многих его стихотворений, но их отношения сложились трагично. Расставание с ней, разлучение с маленьким сыном – эти переживания поэт, по сути, нес через всю жизнь. В эмиграции у него были и другие сильные чувства – та же Мариолина Де Дзулиани, например, хотя это увлечение окончилось унизительным фиаско. Каждый такой удар по сердцу оставлял шрамы. Друзья отмечали, что после неудач в любви Иосиф впадал в мрачные настроения, мог много пить, еще больше курить, бывало, жаловался на одиночество. Несмотря на славу и успех, в личной жизни он долго оставался одиноким. Лишь в 50 лет Бродский женился, обретя семью с Марией Соцани – возможно, впервые за много лет почувствовав себя по-настоящему не один. Это позднее счастье было ему очень дорого, но судьба, увы, отмерила ему совсем немного времени, чтобы им насладиться.

Физическое здоровье поэта тоже подводило – еще одна грань его уязвимости. С детства он страдал от ревмокардита, позднее перенес тяжелую операцию на сердце. Сергей Довлатов вспоминал, как навестил Бродского после той операции: «Лежит Иосиф – бледный, чуть живой, кругом аппаратура… Вид больного друга настолько меня смутил, что я произнес неуместную шутку» . Даже перенесший клиническую смерть Бродский не утратил чувства юмора – но очевидно, что его организм был измотан. Он перенес несколько инфарктов, и каждый удар по сердцу ослаблял не только тело, но и дух, добавляя мрачных оттенков в его поэзию. Стихотворение «Я всегда твердил, что судьба – игра» Бродский написал после первого инфаркта – в нем слышатся и страх, и вызов судьбе, и усталость. Его «нервы» нередко были напряжены до предела не только из-за душевных переживаний, но и вследствие физических недугов.

При всей этой ранимости, Бродский не позволял себе выглядеть жертвой обстоятельств. Он гордился тем, что стойко переносит удары судьбы. В одном интервью он сформулировал свое жизненное кредо как «философию стойкости, возможность выстоять» . Даже будучи эмигрантом без гражданства, он не жаловался, а продолжал работать – писал стихи, читал лекции, боролся за право быть собой. Эта внутренняя стойкость – оборотная сторона его уязвимости. Возможно, он так остро чувствовал боль потому, что умел так же остро чувствовать красоту и радость бытия. Его близкие отмечали: Бродский мог впадать в отчаяние, но мог и радоваться простым вещам, как ребенок – доброй шутке, музыке Моцарта, прогулке по любимой Венеции. Нервы поэта были оголены, но именно через них он воспринимал мир во всей полноте.

Иосиф Бродский в психологическом измерении – личность сложная, противоречивая и притягательная. Интроверт, черпавший силы в одиночестве, меланхолик с глубокой душой, непокорный независимый дух, эксцентрик с парадоксальным поведением и ранимый человек с обнаженными нервами – все эти грани соединились в нем и породили того гения, чьи стихи покорили мир. Понимание Бродского как человека позволяет лучше понять и его творчество: его стремление к свободе, его тоску по недостижимому, его иронию и глубокую печаль. Портрет поэта, созданный на основе воспоминаний друзей, мнений психологов и собственных признаний Бродского, предстает цельным образом личности, для которой внутренний мир всегда был важнее внешних условностей. И именно поэтому, несмотря на все испытания и странности его натуры, Иосиф Бродский остается для нас примером подлинной духовной независимости и верности себе.

Наша Психология